Тогди̂ коза́къ чу́ру выхваля́е, слова́ми промовля́е:
„Чу́ро мо̂й, чу́ро! вѣ́рный слу́го!
Коли́ ты бу́дешь вѣ́рно пробува́ти,
Бу́дуть тебе́ козаки́ поважа́ти.“
То те́е промовлявъ, опроще́нье зо всѣ́ми бравъ,
Милосе́рдому Бо́гу ду́шу отда́въ. —
Тогди̂ козаки́ ша́блями суходо̂л[1] копа́ли,
Ша́пками, припо́лами[2] пе́рсть выйма́ли,
Хве́дора Безро̂дного хова́ли,
Въ семипъя́дни̂ пища́ли̂ грема́ли,
У суре́мки[3] жало̂бно выхваля́ли:
То ще до́бре коза́цька голова́ зна́ла,
Що безъ во̂йська коза́цького не вми̂ра́ла!
Надъ заливомъ Днѣпровскимъ молодой козакъ обѣдаетъ обѣдъ. Онъ не думаетъ, не гадаетъ, что его молодаго, и его малаго чуру бѣда настигаетъ.
То не вербꙑ лѣсныя зашумѣли… безбожные разбойники налетѣли; Ѳедора Безроднаго Куреннаго Атамана пострѣляли, порубили, только не поймали его чуры.
Вотъ ма́лый чура приходитъ къ козаку‚ промываетъ ему глубокія раны.
Молвитъ ему козакъ: „Чура мой, чура! вѣрный слуга! Пойди ты степью по-надъ Днѣпромъ; прислушай ты, чура:
