съ тымь и брехня запорожцева чымъ дали, усе ставала тихше, а пры кинци винъ и вовси прытыхъ и заходывсь кунять.
— Эге-ге, пане-брате! Ты и справди заходывсь счытать совъ! Думаешь, хочъ бы й додому та на пичь.
— Передъ вамы не потаю, товарыши, — сказавъ запорожець, обернувшысь до йихъ и вырячывшы свои банькы. — Чы знаете, що моя душа давно продана нечыстому?
— Не велыке й дыво розказуешъ! Хто на своему вику не знався зъ нечыстымъ? А колы таке дило, такъ тутъ и треба тоби, що называетьця, гулять на прахъ!
— Эхъ, хлопци! Гулявъ-бы, та въ цю ничь строкъ прыйшовъ! Чы чуете, товарыши! Сказавъ винъ, хлопнувшы йихъ по рукахъ: уважте моему горю! Не поспить одніеи ночи, не выдайте души нечыстому! По викъ не забуду вашои прыязни!
Якъ не пособыть чоловикови у такому лыху! Дидъ твердо заручывсь, що скорише винъ дасть одризать оселдецъ зъ своеи головы, чымъ допустыть чорта понюхать собачою своею мордою хрыстіянськои души.
Козакы наши йихалы-бъ може й дали якъ бы не обволокло усього неба темнотою, наче чорнымъ рядномъ, и не зробылось у поли такъ темно, якъ пидъ кожухомъ. Тильке далеченько де-сь свитылось, и кони, почувшы блызько стойло, пишлы вшыдче, уставывшы очи и уши у темноту. Свитло, здавалось, само бигло назустричь, и скоро передъ ко-
