устраивались жаркіе споры о достоинствахъ и недостаткахъ того или другого историческаго лица, о правоспособности помѣщенія его въ циклъ той или другой категоріи дѣятелей, составляющихъ барельефное кольцо вокругъ памятника. Я потому позволилъ себѣ сдѣлать это отступленіе, что на всѣхъ подобныхъ сходкахъ, безсмѣнно присутствовалъ и Тарасъ Григорьевичъ, а иногда и принималъ участіе въ дебатахъ. При этомъ онъ бывалъ особенно тактиченъ и сдержанъ въ рѣчахъ, хотя часто и очень замѣтно волновался, такъ что не могъ смирно сидѣть на мѣстѣ, нервно ходилъ взадъ и впередъ, мрачно поводя изъ подъ густыхъ бровей своини свѣтлыми глазаии. Такъ онъ заряжался цѣлый вечеръ, выжидая, пока разойдется по домамъ усталая отъ преній компанія. Вотъ тутъ-то и начинались его протесты — сначала лаконическіе, отрывочные и циничные, а чѣмъ далѣе — тѣмъ горячѣе, стройнѣе и пламеннѣе... Гигантская статуя ииператора Петра I., какъ привидѣніе, просто давила его, такъ что впадая въ паѳосъ, онъ оканчивалъ часто поэтическою декламаціей, обращенною къ глиняной статуѣ императора. Много было въ его рѣчахъ преувеличеній и жолчи; но возражать ему въ такія минуты — было невозможно, и я молча любовался ииъ, слушая его, какъ талантливый бредъ раздраженнаго горячечнаго больного; а продолжалось это дотолѣ, пока оставались еще на столѣ недопитыя бутылки вина.[1]
Почти такинъ-же безнолвнымъ свидѣтелемъ этихъ
- ↑ Нужно замѣтить, что Тарасъ Григорьевичъ россійскую общую исторію зналъ очень поверхностно, общихъ выводовъ изъ нея дѣлать не могъ, многіе ясные и обще-извѣстные факты или отрицалъ, или не желалъ принимать во вниманіе: этимъ и оберегалась его исключительность и непосредственность отношеній ко всему малорусскому.
