потыхесенько пидійшло до дверей, заперло ихъ знадвору, хутко обійшло кругъ церквы и сховалось у диброви.
Въ церкви правилась вечерня. Осинне небо було, наче домовына, чорне; колы се зразу на ёго темному грунти ставъ вогняный стовпъ, полумья сердыто разлывалось у повитри, віяло зъ витромъ, выхремъ крутылось, осьвичуючы далеко–далеко.
Зъ жахомъ побачылы Корсуняне, що горыть церква, де стояла полковныкова домовына.
Поназбигалось людей, але нихто де змигъ пидійты до церкви, бо вона вся була въ полумьи; страшенный витеръ, розрываючы полумья, то генъ-генъ односывъ ёго, то, розстылавъ ёго, схыляючы до земли, або шырокымы хвылямы розлывавъ по ній.
Спершу чуты було, якъ люде крычалы въ церкви, а потимъ все стыхло. Страшно задзвынилы сами дзвоны, наче вичну память; ревило пожарыще, далеко по темному неби розлиталыся ыскры, а проты церквы на могыли люде, запрымитылы, — що-сь таке стоить, закутане въ чорну керею: воно стояло непорушно, пиднявшы рукы вгору, осьвичене червонымъ полумьямъ видъ пожежи, и тилькы тоди счезло, якъ дзвинъ церковный упавъ и заховавъ пидъ собою тило полковныка Йвана Золотаренка, всю его симью, родычивъ и товарышивъ.
Довго ще балакалы въ Корсуни про страшну пожежу та, про страшну ману, що зъ могылы дывылась на пожарыще. Навить де-яки сьмилыви,
