що збудовавъ небижчыкъ; люде поросходылысь, тилькы полковныкова жинка ще довго стояла й плакала....
Дали й вона пишла.
И день бувъ якыйсь сумный, осинный день; холодный витеръ гнавъ по небови хмары, ревивъ-стогнавъ по диброви, зрываючы й крутячы пожовкле лыстя, вода въ ричци то сынила, наче загартована сталь, то чорнила, якъ зъоране поле, й брызькала пиною на беригъ; галкы мыттю пролиталы надъ ричкою, вылысь надъ дибровою и зъ жалибнымъ крыкомъ сидалы на бани й на хрестахъ одынокои церквы, де лежавъ убытый полковныкъ....
Не одни очи поглядалы сумно й боязко на золоти хресты, що сяли поверхъ темныхъ дубивъ и тополивъ.
Наставъ вечиръ такый саме холодный, витряный, непогожый. У церкви горилы свичкы передъ намиснымы образамы и кругъ домовыны. Мыра зибралося мало: полковныця зъ дитьмы, килька чоловикъ родычивъ и блызькыхъ товарышивъ небижчыка. Завтра мавъ буты значный похоронъ; народъ одпочывавъ въ непогоду, ждучы завтришнёго дыва.
Почалы правыты вечерню; кризь жалибни писни дякивъ часомъ чутно, якъ плаче й рыдае жинка небижчикова; дали, якъ усе стыхне, голосно почне въ вивтари свои молытвы панъ-отець; здаеться, наче невыдымы янголы выголошують си святи, утишни речи людямъ, що побыти лыхомъ та горемъ.
На рундуци стоялы два козакы въ просторыхъ кобенякахъ й, опираючысь на шаблюкы, велы тыху розмову.
