во̂дъ всего ключѣ Маруси, бо нынѣ не годить ся нѣкому зъ правовѣрныхъ ихъ носити.
А у гаремѣ по своихъ комнатахъ проходжує ся глубоко задумана Маруся. Ходить, ходить, то гляне на ключѣ, задрожить цѣлымъ тѣломъ и усмѣхне ся.
— Нынѣ найлучша нагода! — говорить сама до себе. — Довше стягати зъ тымъ не можна…
И выйшла до другои комнаты, зъ-во̂дки выйшла по довшо̂мъ часѣ у дорого̂мъ святочно̂мъ строю.
— Краю мо̂й найдорожшій, моя во̂тчинонько! Першій ро̂къ тутъ у неволи серце зъ туги мало ве пукло менѣ, такъ я тужила и побивалась за тобою; але дальше я по̂ддалась и на половину здавалось забула за тебе, а нынѣ зновъ вернула попередна велика скорботна туга и розпука…
И она тяжко заплакала…
Постояла хвильку и выйшла иа мѣсто. Сонце взносилось вже въ гору и грало своими тонкими промѣнями на блыскучо̂мъ нашийнику, що обвивавъ бѣлу шию Марусѣ. На мѣстѣ було пусто. Все позамыкано; нѣгде нѣ живои душѣ.
Перейшовши частинку мѣста, Маруся задержалась коло великои темничнои брамы, где стоявъ вооруженый турокъ на сторожи.
Маруся показала ему ключѣ.
— Зъ ко̂нцемъ нынѣшного торжества — мовила — по милости сына великого нашого пророка Султа-
